"Десятка" Рассказ

В этой истории нет ни капли вымысла.


Я никогда не носил с собой денег. Старался не носить, потому что, проходя мимо какого-либо магазина,  не препятствовал своим ногам свернуть туда, рукам вынуть все деньги до последней копейки, и купить порой то, что так понравилось моим глазам, но совсем не было нужно мне в хозяйстве. Вернее не мне, а нам. Ведь я женат, имею детей, и теперь мои желания должны распространяться не только на меня, но и еще на трех членов моей семьи. Именно эта необдуманная расточительность и привела меня к мудрому решению - отдавать все деньги жене, и потом, если мне что-то вдруг понадобится, семейный совет принимал решение о необходимости покупки для главы семьи.
Но тот холодный февральский день оказался одним из немногих дней, когда в моем кармане все же завалялась десятка, кстати, не совсем лишняя в нашем семейном бюджете. Я тогда возвращался с репетиции. С некоторых пор я подрабатывал в местном клубе, режиссером театрального детского кружка.
Зима в тот год выдалась суровой. Не часто наш южный регион посещает Санта Клаус из Исландии, и поэтому жители нашего городка, не были готовы к морозам за минус двадцать.
В шесть часов вечера зимой уже темно и я, чтобы сократить себе путь обошел все магазины стороной и благополучно, не потратив не лишнюю в бюджете семьи десятку, приближался к подъезду своего дома. Как я любил моменты, когда, заходя в кухню,  выкладывал из кармана деньги, всем своим видом говоря жене, вот видишь, не такой я уже и марнотрат, каким ты меня считаешь. Вот и тогда я приближался к дому с предвкушением победной эйфории.
Возле подъезда на лавочке сидела старушка. Я даже в темноте смог ее разглядеть. Дело в том, что посидеть на эту лавку всегда выходила пожилая соседка с четвертого этажа. Ей было уже за восемьдесят. Она медленно, с помощью трости,  спускалась по лестнице, несколько часов наслаждалась свежим воздухом, не зависимо от того какая была на дворе погода, а потом в четыре раза дольше, чем спускалась, поднималась наверх. Я, естественно, как человек добропорядочный,  жалел ее, но это была ее жизнь, и она потому до сих пор и жила, что совершала эти ежедневные прогулки. Но сегодня меня поразило то, что было уже темно, а она до сих пор сидела на лавочке. Очевидно, ей нездоровится, она не может подняться сама, а дома никого нет, дочка уехала, зять на работе или, Бог его знает, где его черти носят, а она осталась одна в двадцатиградусный мороз. Я подошел к ней и спросил:
 –– Вам плохо? –– имени ее, я не знал.
Она лишь кивнула головой, и я даже не понял смысла этого жеста, плохо ей, или наоборот хорошо, но я заметил, что не совсем она и похожа на мою соседку. Одежда немного:  платок, пальто, но в темноте все пальто и платки одинаковые. Я засомневался, что передо мной соседка, лицо было круглым и это никак не подходило под описание моей соседки с впалыми щеками.
–– Вы где живете? –– спросил я у незнакомой старухи. Я подумал, может она кого-то ожидает, но разве есть у людей сердце, если они вот так на морозе оставили ее сидеть на лавочке, тем более, что холод усиливался из-за сквозняков гуляющих между пятиэтажками.
Она четко и ясно ответила мне:
–– Первого мая, восемь.
Я знал,  где примерно  находится этот адрес. Но это же было на другом конце города.
–– А здесь, что вы делаете, ждете кого-то? –– этот вопрос не был неуместен, как можно подумать, мол, человек сидит, тебе какое дело, что ему нужно и кого он ждет. Но я знал, что спрашивал. В такой мороз долго сидеть, это самоубийство.
Она ответила мне:
–– Дочка выгнала из дому.
–– Как выгнала? –– я недоумевал, такому бессердечию. –– А где дочь живет?
–– На «Победе».
Улица «Победы» находилась недалеко от нашего микрорайона. Я мысленно обрисовал себе ситуацию: дочь выгоняет маму из своего дома на «Победе», та идет к себе домой на «Первого мая», и естественно по пути, а это наш район, села на лавочку передохнуть. Логично.
Я свою миссию выполнил, попытался выяснить, не нуждается ли человек в помощи, выяснилось, что нет. Теперь можно со спокойной совестью идти к себе в теплую квартиру, выкладывать жене на стол десятку и гордиться собой вдвойне.
 Но  что-то не пускало меня идти. Я подсел к старушке. Наверное, мне стало ее жаль, дочь выгнала из дому. Похоже, что-то случилось, и жестокий ребенок забыл заботу родителей. Неблагодарное поколение.
Я не мог ее вот так отпустить, не зная, наверняка, дойдет ли она. Но как только я оказался рядом с ней, сразу  понял – не дойдет. Она пьяна. Я не люблю пьянство, не терплю пьяных, но разве теперь я мог уйти к себе в теплую квартиру, когда в моей голове воображались события сегодняшней ночи: эта старуха идет через поле... Идет ли? Она ползет, лежит где-то в мусорной канаве, ведь всем известно, как ходят пьяницы. Хотя я не был уверен в том, что она хронический алкоголик, в ее-то возрасте... Но факт оставался фактом: на улице минус двадцать, а она пьяна настолько, что даже идти не в силах. Теперь понятно, почему дочь выгнала ее. Ее поступок нельзя оправдать, но он поддается логике.
–– Вы уверены, что сможете дойти? ––  я понимал, что мой вопрос глуп, но почему-то задал его.
Она кивнула – пьяному море по колена, и мороз нипочем.
В моей голове начали лихорадочно биться мысли: выход, какой выход из этой ситуации? Пригласить ее к себе переночевать. Перспектива, прямо скажем, утешающая, жена будет счастлива, да и мне не совсем хотелось видеть пьяную, незнакомую старуху у себя в доме.
Провести ее домой? Я представил, как веду ее, это сначала, а потом она выбьется из сил упадет, и мне придется ее нести на руках и это в другой конец города. Нет, и такая перспектива не радовала меня. Что же делать? Я подумал: да какое мне дело до нее, у нее своя жизнь, у меня своя, не надо было пить и все сложилось бы иначе. Дочь не выгнала бы из своего дома, не пришлось бы сидеть в двадцати градусный мороз, на сквозняке, и не довелось бы  замерзнуть насмерть в балке с недостроенными котеджами. Как только я мысленно произнес последнюю часть предложения, я понял – мне отсюда не уйти. Всю жизнь меня потом будет мучить совесть. Нет, я доставлю ее домой любым способом.
Не успела мне прийти в голову эта мысль, а я уже высказал ее вслух:
–– Хотите вызову вам такси? –– я плюнул сам на себя, мысленно, конечно. Такси. Да я себе не позволял ездить на такси. Поездка по городу стоила десятку, и как, назло,  эта десятка оказалась у меня в кармане. Я не могу сделать так, чтобы не потратить все, что лежит в моих карманах до последней копейки, это хроническое. Оставалась одна надежда - бабка не знает, что такое такси.
–– Хочу, –– бодро ответила она, и мне стало не по себе. Пьяная, старуха, а так здраво рассуждает.
Не оставалось ничего другого, как достать мобильный и набрать номер такси.
Если вы думаете, что на этом история закончилась, то глубоко ошибаетесь. Это была лишь прелюдия. Настоящая история произошла в следующие полчаса.
 До приезда такси оставалось ждать пять, десять минут. Я, чтобы не стоять просто так, захотел хотя бы больше узнать о той, кто мне будет обязан жизнью.
–– А сколько вам лет? –– спросил я.
–– Пятьдесят шесть. –– четко ответила она.
Я был поражен. Возраст моей матери. Мне, конечно, льстило то, что я помог ровеснице мамы, но до чего же опустилась эта женщина, что в пятьдесят шесть выглядела на двадцать лет старше, шаталась по улицам ночного города в двадцати градусный мороз, и от нее воняло, как от бомжа, живущего на свалке, да еще и дышащего перегаром. Почему я ушел с репетиции на час позже? Сейчас бы сидел в теплой квартире и даже не знал того, что где-то, недалеко от моего дома, в балке замерзает ровесница моей матери... Нет, слава Богу, что она попалась на моем пути. Что такое десятка? Да таких десяток в моей жизни будет еще ого-го, а жизнь человека спасена. Все-таки хорошо, что она встретилась именно со мной, «добрым самаритянином».
И вот подъехало такси. Бежевый «жигуль» выскочил из-за дома и тормознул не доезжая до лавочки несколько метров. Я бросился к машине.
–– Шеф,  надо доставить женщину на Первого мая, восемь, –– я открыл заднюю дверь машины. Тетка, осознав, что я не блефую, и  теперь,  возможно впервые в жизни, ей удастся  прокатиться на такси, вскочила со своего места и, шатаясь,  устремилась в мою сторону.
Я посчитал нужным предупредить водителя, с кем ему придется иметь дело, хотя, на самом деле, думал, что таксистам все-равно,  кого и что возить, лишь бы деньги платили. И уже начал вкрадчиво намекать ему, что женщина не совсем трезвая. А она, как назло, не устояв на ногах, рухнула на землю, прямо возле машины, головой вниз. Я бросился поднимать ее. Таксист понял, степень ее нетрезвости.
–– Не..., я возиться с ней не стану, поищи других дураков, –– заупрямился он, завел машину и включил заднюю передачу. ––  Я ее таскать не буду.
Его заявление меня обескуражило. У меня сложилось двоякое положение: с одной стороны  - женщина на земле, похоже, что с разбитой головой, с другой - таксист, который собирался оставить меня один на один в этой ситуации. Я бросил тетку и перехватил такси.
–– Слушай, друг, не уезжай, замерзнет же, ну пожалуйста, отвези, –– взмолился я, держась за дверцу автомобиля. А она продолжала делать безуспешные попытки подняться, и это было похоже на то, как раненый гусь, барахтаясь в воде,  пытается взлететь.
А таксист за свое:
–– Я же сказал: я таскаться с ней не буду. Поехали со мной, тогда отвезу.
Мысли в моей голове не успевали выстроиться в правильном направлении. Если я поеду с ней, потом сам буду идти пешком, через балку, свалку и ...
–– А ты довезешь меня обратно, до стоянки такси? –– стоянка находилась не близко, но располагалась в центре города, оттуда проще идти домой, да и улицы освещены.
–– Довезу, садись...
Обрадовавшись, что вопрос хоть как-то решился, я  стал поднимать женщину с земли. Мои опасения подтвердились, на том месте, где лежала ее голова, осталось маленькое пятно, вероятно, кровь. В ужасной спешке, таксист ведь мог и передумать, я попытался усадить ее на заднее сиденье. К моему удивлению, ничего не выходило. Женщина, не поддавалась моим действиям и, как мешок, вываливалась из машины. Тогда я решил, что не остается ничего другого, как просто погрузить ее на заднее сиденье, лежа. Но лучше бы она, действительно, была мешком, потому что, как только я принялся делать то, что задумал, обнаружил, что она обмочилась. Слава Богу, что этого не знал таксист, иначе бы я вместе с ней остался  лежать на бетоне, в ожидании, «доброго самаритянина». Скрыв, столь существенную мелочь от водилы, я пристроился рядом с ним на боковое сиденье.
–– «Первого мая», восемь, –– повторил я. Сам же подумал:  действительно ли это ее адрес, или меня снова ожидают сюрпризы?
Пока мы ехали, обошлось без сюрпризов. Выяснилось, что водителя я знал, не близко, просто знал, как человека, живущего со мной в одном городе. Чтобы оправдаться в его глазах, я постоянно твердил, что эта женщина моя знакомая, и я не мог позволить ей замерзнуть на улице. Водила был серьезен, как будто он знал больше моего.
Мы приехали по указанному адресу. Я глянул в окно и мне почему-то показалось, что я знал этот дом. Хотя в темноте, я мог и ошибиться, но предчувствие жгло изнутри. Я выскочил из машины и принялся вытаскивать, уснувшую пассажирку. Она что-то бормотала себе под нос. Я поставил ее на ноги, не помню, каким образом обхватил ее, чтобы она держалась на ногах, и повел в сторону двора. На воротах была табличка с цифрой восемь, значит адрес тот.
И вдруг, я вспомнил, что это за дом. В нем проживал мой, ныне уже покойный, одноклассник, Игорь Забзалюк. А эта женщина, не кто иная, как его мать. Никаких сомнений -  это была она, из всех мам одноклассников, именно ее лицо, я почему-то запомнил.
–– Так вы мама, Игоря Забзалюка? –– в паническом недоумении спросил я.
Так же четко, как и раньше, она ответила:
–– Да.
Но дальше меня поджидал главный сюрприз этого вечера. Насколько мне не изменяла память, я припоминал, что несколько лет назад, этот дом сгорел  вместе с его хозяином, отцом Игоря, и если стены и обгоревшую крышу, можно назвать домом, то эта женщина жила в нем? 
–– Но здесь же никто не живет. Вы уверены, что это ваш дом?
Тот же твердый ответ.
Господи, что же делать? Мы вошли во двор. Обгоревшая постройка, не пригодная в зимнее время года, даже для хлева, мертвецки отпугивала всех, кто мог посетить это двор с каких-либо причин.
–– Здесь никто не живет... –– повторил я.
–– Я живу, –– снова утвердительно сказала она.
 Кроме сожженного дома во дворе находилось еще два объекта: полуразваленная басина (на Украине, так называют бетонный сруб, подземной емкости с водой), и сарай, имеющий форму дома, только в уменьшенном виде. 
–– Где вы живете? –– спросил я.
Она указала на сарай. Я, мокрую, посадил ее на басину, включил фонарик в мобильном телефоне и осветил дверь сарая. Замок отсутствовал. Кольца, на которые, по обыкновению, он должен вешаться, были скручены кусочком алюминиевой проволоки. Зная, что таксист,  в любую минуту может плюнуть на десятку и уехать без меня, я лихорадочно пытался развернуть скрутку. Дверь распахнулась и я оказался в  пустой веранде. Здесь не было ничего. Но даже это ничто содержало в себе такой беспорядок, что меня охватывал ужас. Передо мной возникла еще одна дверь, закрытая на внутренний замок. Где ключ от этой двери  я не имел понятия. Я спросил мать одноклассника, знает ли она, где ключ, но вразумительного ответа так и не получил. В двери имелось окно, но оно настолько было закопчено, что я не мог разглядеть, что там находится внутри. По-правде говоря, я даже боялся представить то, что там может находиться. Не укладывалось у меня в голове только одно, как она собирается провести здесь ночь. Я снова глянул на нее. Она молча сидела на басине и, наверное, ждала, что я открою ей дверь. А я не мог этого сделать без ключа.
–– У вас есть ключ? –– снова спросил я, желая больше найти оправдание своим намерениям покинуть это место, такси меня все больше начинало беспокоить.
И снова невнятное бурчание.
–– Вы здесь живете?
–– Живу.
–– Ночевать будете здесь?
–– Да.
–– Не замерзнете?
Невразумительный ответ.
Я развернулся и пошел к выходу. Если ей наплевать на себя, тогда какое дело мне до нее.
Я уходил, а она осталась мокрая, сидеть на бетонной басине, зимним вечером, при двадцати градусах мороза.
Моя совесть уничтожала меня.
По дороге обратно, таксист сказал, что это его соседка, она всем уже здесь выела печень, алкоголичка несчастная. Я спросил, живет ли она здесь. Он сказал, что бывает здесь, а иногда у дочки. Чтобы он не подумал, что я каждый день готов, вот так на такси развозить всех алкашей города, я сказал ему, что иначе не мог поступить, это была мать моего умершего от алкоголизма одноклассника.
Мы доехали к стоянке такси, я расплатился десяткой, и побрел домой. Я знал, что ночью мне не уснуть.
У меня тогда крутилась лишь одна мысль: если бы не было в кармане десятки, как бы  тогда я поступил? Пошел бы пешком ее отводить, пригласил бы  ночевать к себе в квартиру или же просто прошел мимо. Не знаю, но в кармане десятка была, и она ни за что не желала возвращаться домой. Как  же все-таки мы подчинены своим пристрастиям...

Совесть меня еще долго мучила, особенно от того, что я не знал, как сложилась судьба этой женщины, выжила ли она в ту ночь или же замерзла, до того дня, когда, проходя мимо мусорного прицепа, я увидел, копающуюся в мусоре мать моего одноклассника...
–– Выжила, –– с облегчением проговорил я вслух.
Наверное, правду говорят, что пьяному море по колена, мороз ни по чем,  а я бы добавил: и бесплатное такси.

 2007